Не знаю, есть ли что обсуждать в этой статье людям, хотя бы сочувствующим науке... Но если вдруг захочется поспорить об идеальном... ))
НИИЧАВО XXI века
Григорий Тарасевич
http://expert.ru/russian_reporter/2010/16/borok/
Борок. Таких поселков в мире больше нет. С виду деревня деревней: окраина Ярославской области, глушь, грязь, водокачка, сельпо, кругом леса и болота. Население — пара тысяч человек. Только здесь по сельским улочкам ходят не подвыпившие трактористы, а кандидаты и доктора наук, ученые с мировыми именами. В Борке расположены научно-исследовательский институт, геофизическая обсерватория, редакция академического журнала, резервный архив РАН и пять музеев. Здесь по сей день можно увидеть многие приметы научно-исследовательской утопии Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Естественно, с поправками на начало XXI века
Мы к вам завтра приедем. Хорошо? — договариваюсь по телефону с замдиректора Института биологии внутренних вод РАН Виктором Комовым.
Этот институт — что-то вроде градообразующего предприятия Борка (правильнее было бы сказать — поселкообразующего, только слова такого в русском языке нет).
— Хорошо! — благодушно соглашается замдиректора. И не менее благодушно добавляет: — Только вы не приедете.
— Это почему же?!
— Да поезда в этот день не ходят.
Из Москвы до Борка можно добраться через небольшую станцию Шестихино, где проходящий поезд останавливается только три раза в неделю. Причем по поселку упорно ходит слух, что РЖД эту станцию собирается вообще закрыть: слишком мало пассажиров, нерентабельно. Тогда Борок окажется почти напрочь отрезанным от внешнего мира.
Наукоградов в России много — Дубна, Пущино, Черноголовка, Троицк, сейчас вот Сколково собираются строить. Но большинство из них — именно «грады», то есть относительно крупные населенные пункты, где помимо научных институтов есть еще и супермаркеты, туристические агентства и прочие соблазны. К тому же они изначально располагались там, куда можно было легко добраться. Например, прямо под окнами редакции «Русского репортера» каждый час останавливается автобус, в который можно сесть, задремать и проснуться у дверей Лаборатории ядерных реакций в Дубне.
Борок же надежно изолирован от внешнего мира и остается именно селом. Даже адреса звучат почти как «на деревню дедушке»: «Ярославская область, Некоузский район, пос. Борок, Институт биологии внутренних вод РАН» или «пос. Борок, Геофизическая обсерватория “Борок”» — названий улиц и номеров домов здесь нет.
В общем, типичный НИИЧАВО из повести братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу»: отдельный научный мир со своими правилами, героями и конфликтами, который живет в первую очередь работой и мало обращает внимание на такие внешние условности, как, например, день недели. И хотя писали Стругацкие об эпохе научной романтики 60-х, но и сейчас черты НИИЧАВО можно найти в любой успешной российской организации, ведь более цельной корпоративной утопии в России пока никто не предложил.
Как и герои научной фантастики, обитатели Борка связаны со всей планетой куда больше, чем жители любого другого населенного пункта. Возьмем, к примеру, географические объекты на букву «А».
Австралия — профессор Щербаков не так давно вернулся из Сиднея, где полгода изучал древнее магнитное поле Земли.
Австрия — привезенные оттуда образцы пород анализировали в Геофизической обсерватории Борка (филиал Института физики Земли им. О. Ю. Шмидта). Результат — новая гипотеза гибели динозавров.
Америка — в Геофизической обсерватории изучают сейсмическую обстановку в Калифорнии.
Антарктида — гидробиолог из Борка Денис Тихоненков провел на станции Беллинсгаузен больше года.
Армения — как раз когда мы приехали в Борок, замдиректора Поддубный проводил исследования на озере Севан: ученые пытаются понять, почему там так мало видов рыбы.
Африка — с привезенными оттуда сомами местные ихтиологи проводили эксперименты по пищевому поведению.
Но пространство, которое охватывает Борок, простирается еще и глубоко вниз — например, выдвинута новая гипотеза образования ядра Земли, а также вверх — здешние геофизики вовсю занимаются изучением солнечного ветра. Уходят они и далеко в прошлое — в Борке получена то ли четверть, то ли половина всех мировых данных о древнем геомагнитном поле… Но это уже совсем другая история.
Это тормоз. А это газ. Вы автомобиль водите? Ну и прекрасно! Вот клавиша… Вы куда хотите — в будущее или в прошлое?..
А. и Б. Стругацкие
Профессор Валерий Щербаков вертит в руках серый кубик базальта. Камень как камень, ничего особенного. Только горная порода способна «запоминать» то, каким было это поле миллиард с лишним лет назад, когда застывала магма.
— С определенностью можно сказать лишь, что Земля имеет магнитное поле уже как минимум в течение трех миллиардов лет и его величина изменяется во времени примерно на порядок, — объясняет доктор физико-математических наук Щербаков. — Самым старым образцам, которые мы привезли из Карелии, полтора миллиарда лет. Тогда поле было в три-четыре раза слабее.
Магнитное поле Земли с точки зрения простого потребителя штука эфемерная. Температура — это понятно, ветер — тоже, ну, там давление еще. А вот геомагнитное поле куда менее осязаемо. Но…
— Если бы не оно, то нас с вами не было бы, — говорит Щербаков. — Это поле защищает нас от солнечного ветра. Без него жизнь на Земле невозможна.
Полюса Земли периодически меняются местами. Правда, график здесь сложный: в течение мелового периода они не двигались с места 40 млн лет. А бывало, что смена полюсов происходила через 100–200 тыс. лет.
— Почему так происходит?
— Ах, если бы это кто-нибудь знал! — восклицает Щербаков. — Магнитное поле возникает в жидком ядре Земли. Этот процесс настолько сложен, что строить прогнозы очень трудно, почти невозможно. Нелинейная хаотическая система, — разводит он руками.
Все-таки не удерживаюсь и спрашиваю, когда ожидается ближайшая смена полюсов.
— Магнитное поле Земли не менялось 780 тысяч лет. Значит, оно может скоро поменяться. Процесс неприятный: полюса окажутся где-то на экваторе, интенсивность поля упадет раз в десять. Резко возрастет грозовая активность, солнечная плазма пойдет в атмосферу. Возрастет радиация. Дозы, конечно, будут не чернобыльские, поменьше, но это постоянное излучение. Для всего живого на Земле это будет сильнейший стресс…
— Человеческая цивилизация может погибнуть?! — вырывается у меня.
— Ну, это случится через пару тысяч лет, за это время люди сумеют что-нибудь придумать, — успокаивает меня Щербаков.
Чувствуется, что красивые байки о конце цивилизации ему не очень интересны. Куда важнее, как устроено ядро Земли или где был Северный полюс во времена трилобитов.
— Кстати, массовое вымирание динозавров не связано с переменой полюсов?
— Была такая гипотеза, — устало говорит профессор. — Но пока убедительных доказательств не найдено…
Скромный поселок Борок — один из крупнейших мировых центров по изучению магнитного поля Земли. И по исследованию пресноводных рыб. А началось все с того… Но это уже совсем другая история.
Лица, поименованные с номера четвертый по номер двадцать пятый и последний включительно, занесены в списки лиц, допущенных к ночным работам посмертно. В порядке признания их заслуг в прошлом…
А. и Б. Стругацкие
А все началось с того, что в 1854 году в имении Борок у дворянина Петра Щепочкина и бывшей крепостной Анны Морозовой родился мальчик Коля. В отрочестве у него появилось два увлечения: читать умные книжки и свергать царя.
Российская наука многим обязана террористам. Анархист Петр Кропоткин — автор серьезных работ по географии, геологии и поведению животных. Кончивший жизнь на виселице Кибальчич числится в основоположниках космонавтики. Классик органической химии Бах был социалистом-революционером. Штернберг, чье имя носит Государственный астрономический институт МГУ, применял свои знания математики для организации восстаний 1905 и 1917 годов. В общем, бомба от колбы недалеко падает.
Вот и Морозов — «ходил в народ», создавал революционные кружки, издавал прокламации, встречался с Карлом Марксом, входил в исполком «Народной воли», а в 1882 году за участие в подготовке убийства Александра II получил пожизненное заключение без права обжалования приговора и оказался в Алексеевском равелине Петропавловской крепости.
Потом были двадцать с лишним лет в Шлиссельбургской каторжной тюрьме, где люди если и выживали, то превращались в ходячие развалины. Но когда в 1905 году была объявлена амнистия, Морозов вышел из узилища бодрым и полным сил. Много лет спустя он скажет: «Я был не в тюрьме, я был во Вселенной». За время заключения он ухитрился выучить 11 языков и написать 26 томов трудов по физике, химии, истории, астрономии, философии и прочим дисциплинам.
Архив Морозова сейчас хранится в Борке. Тысячи страниц отсканированы, и любой желающий может их прочитать. Берем наугад — 1898 год, дело № 4, тюремные тетради. Читаем оглавление: «Четвертое измерение пространства», «Иррациональные величины, их геометрический смысл», «Лунные кратеры и цирки», «Факторы эволюции», «Атомы жизни»…
В 1923 году «за заслуги перед революцией и наукой» Ленин вернул Морозову его родовое имение в Борке. Революционер-дворянин стал единственным в Советском Союзе официальным помещиком. Правда, усадьба ему была не особо нужна — он возглавлял Естественнонаучный институт в Петрограде и имел там пятикомнатную квартиру. А свое имение отдал под небольшую биологическую станцию.
Когда в 1946 году Морозов умер, усадьба Борок полностью перешла в ведение научно-исследовательской биологической станции. Пребывала она тогда в плачевном состоянии: постройки обветшали, значительная часть территории пустовала, из 24 человек штата всего 8 научных сотрудников. В Академии наук задумались: стоит ли эту станцию и дальше содержать или проще закрыть? В 1951 году, как положено, выслали комиссию. А поскольку неподалеку от этих мест охотился знаменитый полярник Иван Папанин, возглавлявший тогда отдел морских экспедиций Академии наук, его тоже включили в состав комиссии. Наверное, для солидности.
Биостанция выглядела удручающе: «Здания пришли в ветхость, до ближайшей железнодорожной станции Шестихино 15 километров дороги — немыслимой, непролазной грязи…» — писал Папанин в своих мемуарах.
Но сам Борок его вдохновил. Хоть и не полярные льды, но все-таки чистый воздух, дремучие леса с кабанами, лосями и прочим зверьем. И легендарный полярник предложил: «А давайте сделаем Борок образцовым научным объектом!» Благо рядом Рыбинское водохранилище — здоровенное рукотворное озеро. «В стране начиналось строительство мощных гидроэлектростанций, а около них создавались “моря” — обширные водохранилища. Как будут развиваться водоросли в больших искусственных водоемах, какую рыбу предстоит заселить в них, какие возникнут сложности?..» — задавал вопросы Папанин. Академические чиновники пожали плечами и заявили… Впрочем, это уже совсем другая история.
Председатель райсовета сказал: «У меня нет меча». «Не беда, — сказал ему Мерлин, — я добуду тебе меч». И они доехали до большого озера, и видит Артур: из озера поднялась рука, мозолистая и своя…
А. и Б. Стругацкие
Академические чиновники пожали плечами и заявили: «Раз вы, Иван Дмитриевич, дорогой наш герой-полярник, хотите здесь целый институт построить, то тогда вы его и возглавите, будет вам, так сказать, общественная нагрузка!» Папанин хмыкнул в свои папанинские усы и согласился.
Он стал временным директором биостанции в Борке, которая потом превратилась в Институт биологии внутренних вод. Временный статус растянулся на двадцать лет.
Папанин взялся обустраивать Борок. Несмотря на звание доктора географических наук, ученым он не был. Зато Папанин был гениальным научным менеджером. Он мог позвонить любому министру: «Алло, это Папанин говорит. Да-да, тот самый, с Северного полюса. Так вот, нам нужно…» И дальше следовал набор просьб: кирпич, бульдозеры, бронь на железнодорожные билеты, микроскопы и так далее.
Так появились одноэтажные коттеджи для сотрудников, построенные по немецкой технологии, плюс восемь корпусов института, нашпигованные самыми современными для того времени приборами.
Все это происходило почти полвека назад. И вот я сижу в небольшом домике возле административного корпуса Института биологии внутренних вод, который теперь носит имя Папанина. Передо мной пожилая женщина — Валентина Романенко. Домик этот был когда-то резиденцией Папанина в Борке. Сейчас здесь его музей. А женщина — родная племянница Папанина, директор его музея.
Изучаю обстановку. Не очень вяжется с расхожим мифом о Папанине как о «советском барине». Скромно, если не сказать бедно. Комнатки маленькие, сыроватые. Особенно аскетична кровать — такая больше подошла бы для районной больницы, а не для жилища кавалера девяти орденов Ленина.
— Да, очень скромно жил, — соглашается племянница. — Сейчас хоть заборчик вокруг дома сделали и дорожку заасфальтировали. А во времена Папанина этого не было. Куда ему — он же полярник!
А еще я был абсолютно уверен, что Папанин был преданным сталинцем и фанатичным большевиком. Но тоже как-то не клеится. Да, он работал в ЧК, да, при Сталине счет его правительственных наград шел на килограммы, но мне объясняют: полярник умел показывать советской власти фигу, не вынимая рук из карманов.
— Почти все, кого он набирал в сотрудники, — дворяне, отсидевшие, ссыльные. Один профессор сидел как агент трех империалистических разведок, — объясняет племянница.
Похоже, что с Папаниным в Борке был знаком каждый старше младшего научного сотрудника. Вот навстречу идет женщина — строгое пальто, изящные очки, на голове берет. Рядом собачка неизвестной, но очень интеллигентной породы. Так в кино изображали профессорских жен. Собственно, Людмила Буторина и была женой профессора: ее муж сменил Папанина на посту директора института. Сама она доктор биологических наук, главный научный сотрудник.
Собачка уверенной походкой проходит в административный корпус института. Людмилу Григорьевну мы останавливаем в дверях расспросами о Папанине — она здесь с 50-х годов и должна хорошо помнить легендарного полярника.
— Папанин? Конечно встречались! Он к нам часто в гости заходил…
Но разговор как-то сам собой переходит к науке. Страсть Людмилы Буториной — крохотный пресноводный рачок… Но это уже совсем другая история.
Я смотрел на окуня в ванне. Окунь плавал кругами, лихо поворачиваясь на виражах, и тогда было видно, что он выпотрошен…
А. и Б. Стругацкие
Пресноводный рачок размером меньше миллиметра. Его имя — полифем, в честь циклопа из древнегреческих мифов (название планеты из фильма «Аватар» оттуда же).
— Обычно ученые стремятся заниматься чем-то глобальным. А я всю жизнь изучаю один вид. И мне это очень-очень нравится, — счастливо щурится Людмила Буторина.
Она знает о полифемах все: как они рожают, сколько углекислого газа выдыхают за час, какие цвета они считают приятными, а какие угрожающими, чем питаются их дети, как организованы их стаи.
— Если посмотреть на полифема в микроскоп… это потрясающее зрелище! У него прозрачное тельце, в котором переливаются нежные оттенки голубого, синего, сиреневого и фиолетового. Недаром в Швейцарии еще с начала XIX века выпускают шелковые женские платки с изображением этого рачка.
Людмила Буторина готова рассказывать о полифемах бесконечно. Я, в принципе, готов бесконечно слушать. Скучно, похоже, только интеллигентной собачке, которая, вяло вильнув хвостом, удалилась в дебри административного корпуса.
Жизнь у полифема сложная и вполне достойна десятков лет изучения. Возьмем все тот же секс. Хотя мозг этого беспозвоночного измеряется даже не в миллиграммах, а в микрограммах, интимные отношения людей кажутся убогими на фоне его личной жизни. Во-первых, у самцов два пениса. Во-вторых, часть самок являются партеногенетическими, то есть рожают детенышей без участия самцов, оставаясь всю жизнь девственницами. Двуполая любовь у полифемов тоже имеет свои особенности:
— Самец по-разному копулирует с молодыми и пожилыми самками. Если партнерша совсем юная, то во время спаривания он находится сверху. После того как все окончилось, они разбегаются в разные стороны. А если самка достаточно взрослая, то самец копулирует с ней, находясь внизу. И после того как сделал свое дело, быстро-быстро удирает, не давая самке опомниться…
— Зачем?
— Как зачем?! Иначе она его просто сожрет.
Поговорив с Людмилой Буториной, отправляемся в Центр электронной микроскопии. Тут своя любовь.
— Да вы только посмотрите, какой красавец! — Старший научный сотрудник Лариса Поддубная кивает на монитор компьютера, присоединенного к электронному микроскопу. На экране какая-то тварь, увеличенная в пятьсот раз. Напоминает «чужих» из голливудских фильмов.
— Моя тема — церкомероморфные черви-гирокотилиды. Я их обожаю! Какая удивительная маточка! А какая экскреторная система! Просто прелесть! — Лариса Поддубная говорит очень-очень быстро и очень-очень увлеченно, словно мать, восхищенная малышом, научившимся держать головку.
Но одно дело младенец, другое — микроскопический червяк с зубодробительным названием. Пытаюсь переключить собеседницу на темы быта и досуга научных сотрудников.
— Да-да. У нас огороды есть, кто-то на рыбалку ходит, кто-то на охоту. Вообще хорошо живем… Велосипед… Я очень люблю велосипед… А если честно, то о досуге как-то не думаешь. Утром и днем глядишь в микроскоп, вечером и ночью
пишешь статьи…
Это, наверное, и есть идеальное русское отношение к работе. Любить объект своего труда, словно собственного ребенка, забывать о том, что есть рабочий день, отпуска и прочие нюансы трудового законодательства. Может, это не так эффективно, но, когда речь заходит о смысле жизни, критерии эффективности как-то перестают работать.
— Жизнь короткая, а червь длинный! — включается цитатой в разговор директор Центра компьютерной микроскопии Сергей Метелин. У него своя любовь… Но это уже совсем другая история.
Здесь усмиряли выпущенного из бутылки джинна. Джинн, огромный, синий от злости, метался в вольере, огороженном щитами Джян бен Джяна и закрытом сверху мощным магнитным полем…
А. и Б. Стругацкие
Свидом жреца, приобщенного к священным тайнам, Сергей Метелин кивает на цитату, висящую на стене: «Как объяснить, что такое поэзия, человеку, который никогда не читал стихов? Так же и я не могу объяснить вам, что такое электронная микроскопия. Попробуйте — может, вам понравится» (А. И. Голубев).
Кто такой этот А. И. Голубев, я так и не успеваю выяснить — нас уже уводят в другой кабинет, где на экране разрывает живую клетку некий вирус, увеличенный в 100 тысяч раз. Прибор позволяет в деталях разглядеть эту трагическую сцену.
Еще с папанинских времен Борку удавалось получать уникальное оборудование, которому завидовали даже московские институты. Традиция сохранилась.
— У нас здесь уголок социализма, коммерческие отношения не прижились. Поэтому в наш «центр коллективного пользования электронной микроскопии» едут ученые со всей России. Вот недавно из Петропавловска были, — гордо поясняет замдиректора института Виктор Комов.
Геофизической обсерватории, расположенной на другом конце села, тоже есть чем похвастаться. Здесь свои микроскопы, микрозонды и прочие атрибуты отнюдь не сельской жизни. Цена одного прибора может доходить до миллиона евро.
Вот стоят на опушке леса корпуса, в которых замеряется магнитное поле Земли и вообще все, что связано с природным электричеством. 160 замеров геомагнитного поля в секунду — и так без перерыва на протяжении многих лет. Размещать все это оборудование в городе бесполезно: слишком много помех.
— Магнитное поле есть везде, только повсюду есть факторы, которые его искажают. Вот, например, батарея железная, — объясняет Сергей Анисимов, директор Геофизической обсерватории «Борок».
В корпусах, где расположено оборудование, измеряющее геомагнитное поле, нет не то что батарей — даже гвоздей и винтиков из железа. Нужна полная электромагнитная стерильность.
Точно так же тишина и спокойствие нужны тем, кто в Геофизической обсерватории изучает предвестники землетрясений. Местная достопримечательность — пресс, способный давить на образцы горной породы с нагрузкой в 600 тонн. Но ученые больше любят пресс поскромнее — его хватает только на 100 тонн, но зато им можно манипулировать с какой-то сумасшедшей точностью. С его помощью можно экспериментально проверить, как ведут себя горные породы на больших глубинах. И это позволит точнее предсказывать катастрофы типа тех, что произошли недавно в Китае и на Гаити.
К отсутствию внешних помех добавляется еще и близость объекта изучения. Вот, например, экологи… Но это уже совсем другая история.
Я пошел вдоль стены. Я ничему не удивлялся. Мне было просто интересно. «Вода живая. Эффективность 52%. Допустимый осадок 0,3».
А. и Б. Стругацкие
В лаборатории экологии водных беспозвоночных много — несколько сотен — баночек из-под кофе разных сортов. Пепельницы и сигаретные пачки. На оставшемся пространстве — микроскопы, пробы воды и компьютеры.
Старший научный сотрудник лаборатории Нина Жгарева встречает нас слегка усталым возгласом:
— Журналисты?! Небось, про наших медуз хотите написать? Ох… Ну ладно, садитесь… Кофе будете?
Испугано интересуюсь, что случилось с медузами и почему я об этом должен спрашивать.
— Два года назад студенты из Череповца прислали по электронной почте сообщение: дескать, нашли в реке неподалеку от города медузу. Мы ответили, что, мол, закусывать надо — в наших широтах медузы водиться не должны, наверное, что-то напутали, — рассказывает Нина Жгарева. — А потом мы у нас в Рыбинском водохранилище их стали замечать. Представляете, приезжает девочка с южного курорта, идет купаться и вдруг кричит родителям: «Медуза! Медуза!» Мама с папой ей отвечают: дескать, тебе, деточка, показалось, все медузы на Черном море остались, а у нас они не живут, холодно им… Выходит, что не холодно.
— Глобальное потепление? — автоматически вырывается у меня.
— Наверное, дело в нем. Биологическая весна стала наступать раньше, и многие виды, у которых длинный вегетативный период, успевают дорасти до нормальных размеров. Медуза развивается из полипа размером в два миллиметра. Он может жить при любой температуре. Но чтобы он превратился в медузу, нужно, чтобы было не меньше 26 градусов. Их, скорее всего, занесли корабли, плывшие с низовьев Волги.
Тут в разговор включается заведующий лабораторией Александр Крылов:
— Вообще-то мы занимались антропогенным влиянием на экосистемы. Потом поняли, что сделано уже многое, да и надоела нам эта тема немножко. Вот и занялись бобрами.
— Бобрами?!
— Они же тоже малые реки преобразуют, как человек Волгу. Мы на одной речке подсчитали — на 12 километров 26 плотин. Это изменяет всю систему. Исчезают определенные виды рыб, стрекозы — те, кто предпочитает текущую воду. Изменился видовой состав: к примеру, гольцов стало меньше, зато появилась щука. Или другая проблема — как колонии птиц влияют на экологические системы.
Как-то незаметно от экологии переходим к смыслу жизни.
— И как вам здесь, в изоляции?
— В Москве люди более изолированы. Мы-то каждый день друг друга на улице видим. Здесь считается, что если от дома до работы больше пяти минут, то это далеко…
— Вам здесь не скучно?
— Лично мне — нет. Знаете, в экологии есть такое понятие — экотон. Это когда на границе двух систем возникает такая вспышка жизни. Борок — это экотон. Граница между городом и деревней.